Вельяминовы. За горизонт. Книга 3 (СИ) - Шульман Нелли

Сизый дым папирос вился среди ядовито-пурпурных стен клуба, не оструганные доски сцены опасно скрипели под ногами. Половицы держались на расставленных вдоль стен бочках. Джон Леннон, оглянувшись, выпятил губу:

– Я больше, чем уверен, что бош заплатил бедному парню просроченными сосисками из буфета. Он скупердяй, каких мало… – Аарон вздохнул:

– Ты говорил, что вы играете каждый день с восьми вечера до двух часов ночи, но получаете всего два с половиной фунта за день работы на каждого… – кузина Дате, несмотря на видимую хрупкость, славилась непреклонностью в переговорах с импресарио:

– Она берет по пятьдесят марок за выступление, – подумал Аарон, – а поет всего пару песен. Но она солистка, у нее выходили пластинки, она записывалась на радио. Ребята, честно говоря, еще никто… – они с Ханой быстро сошлись с парнями из Ливерпуля. Музыканты жили общиной, деля одну комнату с двухэтажными койками, в гостинице моряков:

– Вы бы видели, где мы обретались в начале сентября, – сочно сказал Леннон, – в трущобе без отопления, по соседству с сортиром в кинотеатре. Теперь хотя бы у нас есть горячая вода, и трубы даже почти не перекрывают…

Через театральных знакомых Аарон нашел для себя и Ханы неплохую квартирку из трех комнат, на набережной. За пятнадцать лет Гамбург восстановили. Дом, где они жили, отремонтировали после бомбежек. Аарон допил остывший кофе в бумажном стаканчике

– Можно переехать к нам, но тогда мы усядемся друг у друга на головах. Тем более, вам надо репетировать. Дате поет под акустическую гитару, соседи не жалуются, а у вас инструменты электрические… – Леннон хмыкнул:

– У вас надо платить. Мистер Кохшмидер обеспечивает нас койками за его счет, пусть комната и выглядит, как скаутский лагерь…

Гостиница моряков помещалась в центре Сан-Паули, среди неоновых реклам ночных клубов. На обочинах каждый вечер выстраивались проститутки, на тротуарах гомонила толпа. К потертым портьерам, отгораживающим вход в заведения, вились очереди. Девушки носили короткие юбки, сапоги выше колена, молодые люди надевали тесные костюмы и узкие галстуки. Из гавани пахло солью и водорослями, в Сан-Паули доносились гудки грузовых кораблей. Над людской толчеей витал запах травки:

– Здесь тоже травкой несет… – Аарон принюхался, – впрочем, ее все курят, ничего особенного… – режиссер в театре «Талия», которому ассистировал юноша, не расставался с косяком:

– Кроме того… – Аарон поправил афишу, – в нашей квартире нельзя устраивать вечеринки… – апартаменты выставили на продажу. Аарона и Хану предупредили, что агенты по недвижимости будут навещать квартиру с предполагаемыми покупателями:

– Нельзя устраивать вечеринки, – повторил Аарон, – и курим мы только на балконе…

Кованый балкон выходил на гавань. Осень пока стояла теплая. Водрузив на мозаичный столик пишущую машинку, Аарон почти каждый день отстукивал весточки Тикве, в Мон-Сен-Мартен. На Рождество они встречались в Брюсселе:

– Боюсь, что дядя Эмиль не отпустит меня одну в Гамбург, – писала девушка, – мне всего шестнадцать лет. Ничего, милый, осталось подождать два года и мы поженимся… – Аарон знал, что мать попросила раввина хэмпстедской синагоги внести в календарь день его хупы:

– Мама хочет, чтобы кто-то, наконец, женился или вышел замуж, как положено, – ухмыльнулся юноша, – я первый, а за мной последует маленькая Лаура. Она будет венчаться, наверное, в Бромптонской Оратории… – перед Рождеством он ехал в Стокгольм, на, как выразился по телефону Инге, небольшой семейный сбор:

– Я загляну в гости к нему и Сабине в Копенгаген, а потом мы отправимся в Швецию… – он взял у Леннона папиросу:

– Присмотрите за Дате, а то меня весь декабрь не будет в городе…

Аарон трещал на машинке, работая одновременно над двумя пьесами, кузина сидела в кресле напротив, закутавшись в плед. Черные волосы падали на худое плечо, она затягивалась Голуазом. Хрупкие пальцы перелистывали страницы книги, порхали над листами блокнота. Для актрисы Дате неожиданно много читала:

– Достоевский, Чехов, Пруст, Томас Манн, Сартр… – вспомнил Аарон, – у здешних букинистов много иностранных книг по бросовым ценам… – их кабаре открывалось в конце недели. Пьеса о тыловой жизни в Европе была почти готова. Нацистов Аарон так и не нашел:

– На улице здесь каждый второй бывший нацист, – мрачно подумал юноша, – только вряд ли они в этом признаются… – с воспоминаниями немцев, вернее немок, помогла Дате:

– Достаточно было купить светлый парик и подмазать глаза, – усмехнулась кузина, – на улицах еще хватает проституток, помнящих времена Гитлера. Тогда они занимались ремеслом за закрытыми дверями, за такое отправляли в концлагерь… – кузина хорошо знала немецкий язык:

– Стоит посидеть с женщинами в баре, – заметила она, – купить выпивку, как они начинают болтать. Держи… – она протянула Аарону блокнот, – читай, каким был город пятнадцать лет назад…

Дате съездила на окраину, где стояли заброшенные кирпичные бараки бывшего концентрационного лагеря Нойенгамме. Побывав в католической школе на Булленхузер Дамм, она привезла домой розу из тамошнего сада:

– В память об убитых детях, – тихо сказала кузина, – дядя Мишель мне о них рассказывал. Живи я или ты тогда в Германии, нас бы тоже отправили в печи. Я выйду с розой на сцену… – узнав о постановке, Леннон присвистнул:

– Вы не боитесь, что немцы устроят вам… – он пощелкал пальцами, – обструкцию? И что скажет хозяин клуба, где вы ставите кабаре… – Аарон отозвался:

– Надо когда-то начинать говорить о случившемся. Хватит прятать голову в песок, тем более в Германии. Хозяин… – он усмехнулся, – хозяин считает, что Дате показывает публике коленки и поет игривые куплеты. Выгонят оттуда, не заплачем. Деньги у нас есть. Снимем подвал, откроем свой клуб…

Сзади послышались легкие шаги. Дате носила пышную черную юбку с облегающим свитером, серого кашемира. Шею она замотала русским, кружевной шерсти, платком. В Гамбург приходило много советских кораблей, в лавках Сан-Паули продавали икру и водку. Пыхнув Голуазом, Дате налила себе скверного кофе из стальной урны в углу зала. За спиной кузины висела гитара в футляре:

– Я закончила репетировать. Пошли, Аарон. Через полчаса появится очередной желающий посмотреть квартиру… – она бросила в рот таблетки, юноша поинтересовался: «Что это?». Леннон рассмеялся:

– Из наших запасов, называется прелюдин. Подавляет аппетит и вообще, – он повел рукой, – расслабляет на сцене… – Дате покачалась на половицах:

– Которая когда-нибудь провалится. Вам с Ураганами надо заключить пари, кто из вас окончательно сломает доски, прыгая по ним с гитарами… – Аарон весело сказал:

– Но тебе такое не грозит, ты у нас не перевалила и пятидесяти килограмм… – глядя на костлявые пальцы девушки, он подумал:

– Сорока. Но я не могу вмешиваться, она настаивает, что ей хватает кофе и фруктов… – забрав у кузины футляр, он поинтересовался:

– Что за немец на этот раз… – Дате сморщила высокий лоб: «Агент упоминал его имя. Его зовут Краузе, Фридрих Краузе».

В гримерной Гамбургской оперы пахло духами, над столами поднимались облачка пудры. Новое здание выстроили всего пять лет назад, за углом от разрушенного в бомбежках классического особняка бывшего театра. Темно-красный бархат стульев успел немного обтрепаться.

Дневное субботнее представление, «Паяцы» Леонкавалло, только закончилось. Высокая, сероглазая девочка с копной кудрявых темных волос, водрузив стройные ноги на стул, изучала программку:

– Поселянки и дети… – глаза бегали по мелкому шрифту, – юношеский хор оперы, солистка Магдалена Брунс… – сердце прерывисто забилось. Магдалена и раньше видела свое имя на афишах:

– Но я пела в церковном хоре, это не считается… – она сунула брошюру в сумочку, – меня в первый раз напечатали в оперной программе…

Родители собирали все сувениры, как выражалась мать, с ее выступлений. Девочка получала особую стипендию для одаренных детей, от бургомистра Гамбурга. Ей оплачивали уроки фортепьяно и вокала в ближайшем к ферме большом городе, Фленсбурге. Каждый день мать отвозила ее и младшего брата в единственную городскую гимназию: